Столь непривычное, сказочное имя носит самый крупный остров Байкала. История этого загадочного места, где заросшие глухой тайгой сопки внезапно раскидываются степями, которые обрываются в прибрежные буруны Байкала изломанными отвесными скалами, уходит в глубокую древность. Скалы здесь тоже имеют не только имена, но и каждая – свою, отдельную историю. Отдельную от истории всего острова, но такую же сказочную, как его отеческое имя.
На то, чтобы лишь объехать все, что возможно на этой земле, потребуется не меньше недели. Вырвать столько времени из командировки мне было никак не возможно. Но, благодаря моим новым друзьям, побывать там, где я уж и не мечтал вовсе, все-таки удалось.
Главный редактор газеты «Сегодня» в Иркутске» - очаровательная голубоглазая Станислава и ее муж (одновременно, шеф) Валерий предложили нам, своим гостям из Москвы, съездить на пару дней на Ольхон. Разумеется, это было принято нами с восторгом. И прямо из редакции вся разношерстная, но на удивление сплоченная компания направилась аж на трех «авто» в сторону единственных – Ольхонских – ворот, которыми можно попасть на остров с материка.
В том, как бесподобно Валерий способен гнать свой «джип» серпантинами дорог, на которых и у пеших иных стелился бы холодок по спине, мне пришлось убедиться скоро. Однако, если бы не его джиперское мастерство, то, даже добравшись до острова, я, как своих ушей никогда не увидел бы всех красот и чудес этого маленького материка, который, как выяснилось позже, знает он весь вдоль и поперек.

***
Дорога к Байкалу очаровывает. Вырвавшись из Иркутска на автостраду, уже через 10-15 километров попадаешь на серебряную ленту, вьющуюся среди девственной тайги, перемежаемой островками полян, где стоят почерневшие от времени и сурового по нашим меркам климата заимки и небольшие деревеньки. Вокруг этих своеобразных оазисов цивилизации пасутся бесчисленные коровы. Сами домики окружены, как правило, аккуратными делянками огородов. И, если бы жилища сибирских крестьян были не исключительно из почерневшей лиственницы и сосны, а раскрашены, и вместо дремучего леса вокруг росли сосны, то можно было бы представить иной раз, что ты оказался в каком-то диком уголке Прибалтики.
Однако, подобное ощущение сразу пропадает, когда тайга внезапно обрывается и оборачивается степью, с беспрерывными цепями сопок на горизонте – голубых, синих, фиолетовых, красных под лучами заходящего солнца.
Еще немного, и все автомашины, явно без какой-либо предварительной договоренности, притормаживают и останавливаются у небольшого строения, похожего на беседку, увешанную множеством разноцветных ленточек – это придорожный дацан. Так же не сговариваясь выходят и направляются к нему. По местным обычаям, миновать подобные места не остановившись, или, в самом крайнем случае, не притормозив и не просигналив трижды, означает неуважение к этой земле или твою суетность в самой болезненной ее форме.
Местные дацаны – вовсе не буддийские монастыри. Это места, где путнику полезно остановиться и вспомнить о себе, своей жизни, привести в порядок мысли и только затем двигаться дальше. Разумеется, оставив тут мелкую монетку, какую-нибудь вещицу или, если ты верующий буддист, повязать лоскут материи. То есть, места в большой степени священные для всех.
Надо сказать, что таким же уважением пользуются здесь и все остальные (независимо от религиозной, либо иной принадлежности) места поклонений, или вообще выказывания почтения. Памятники и могилы ухожены, к храмам и часовням относятся бережно и чистоплотно все – и прихожане, и соседи, и случайные путники.
Мне пришлось видеть, как рослые славянские парни с медными крестами на широкой груди выливали несколько капель водки в утрамбованную землю против дацанов. И, как старая полуслепая бурятка бережно клала на могилку неподалеку от православного храма на окраине Иркутска связанные, вероятно, ею же бусы – явно языческий причендал.
После центра России бросается в глаза, что иркутяне – народ весьма веротерпимый. Причем, веротерпимость эта не означает, как представляется многим в Москве или Питере, какой-либо религиозной неразборчивости: сами верующие – шаманисты, буддисты, православные, католики и протестанты – в большинстве своем держатся достаточно обособленно. Но уважение к твоему вероисповеданию, твоей религиозной и культурной традиции демонстрируют все, в том числе и неверующие, которых здесь поразительно мало.
Коренным населением этих мест считаются буряты. Их так же много, как и колонизировавших Восточную Сибирь выходцев из-за Урала и других земель. Но национальная обособленность выражается только в том, что существуют кое-где отдельные бурятские или русские села – в последних, кстати, могут оказаться и поляки, и немцы, и украинцы. В остальном – все настроены друг к другу одинаково дружелюбно, И ассимиляция – как культурная, так и этническая – дело здесь совершенно обычное.
Вот и мы, постояв немного у нашего первого дацана, оставив там какую-то мелочь и помолчав, отправляемся дальше. И спустя час с небольшим, плавная до сих пор волна дороги превращается в буруны крутых высоких подъемов на седловины сопок и столь же крутых спусков. Мы въезжаем на Онотскую возвышенность хребта.
Сопки вокруг, то густо одеты в тайгу, то похожи на раскрашенные пейзажи Роккуэла Кента из-за своих плавных линий с острыми иногда изломами. Кое где почти полностью нет растительности – одно из таких мест называется «марсианским»: тут и впрямь впору снимать фильмы про инопланетные колонии - вокруг черно-красно-серые скалы, то гладкие, то рассыпанные титаническими горстями громадных камней. Они обступают со всех сторон, позволяя увидеть изредка между и за ними какие-то откосы и скаты. И – ни одного кустика, ни одной травинки – только огромные, искореженные и иссохшие стволы кое-где вдалеке….
На указателях, мелькают названия – Тургеневка, Косая Степь, Еланцы. И тут же – Баяндай, Алатуй, Куреть, Нарин-Кунга, Тонта. Наконец, – Сахюрта.
Отсюда через полосу синих вод Байкала видим высящуюся впереди огромную каменную стену. Ольхон.

***
Ольхонские ворота, это самая узкая, всего лишь километровая полоса воды, отделяющая Остров от материка. Паром, на котором переправляется транспорт, по счастью оказался на «нашей» стороне. И, довольно скоро мы с той же дикой скоростью несемся уже по земле Ольхона, разительно меняющейся с каждым новым поворотом. Слева, за темной полосой Байкала – синяя гряда гор. Тело вод то выныривает из-за сопок, то снова скрывается. Правда, выныривает все чаще, ибо мы медленно, но верно поднимаемся все выше и выезжаем на своеобразное плоскогорье, где, собственно, и намерены остановиться.
Воздух свеж и холоден. Но свежесть его настолько непривычна, что холода почти не ощущаешь. Зато, будучи здесь гостем, ясно чувствуешь непривычный аромат странного бальзама единственного в своем роде озера на планете, глубина которого доходит местами чуть ли не до двух километров…
Проезжаем Ташкай, Нуры, Кадай, урочища Семь Сосен и Тодак, Ялгу. Кренясь ныряем, выныриваем винтом на бешеной скорости по дороге, вьющейся над сколами скал к Байкалу. И, наконец, Хужир – одно из самых старых поселений Острова. Здесь мы и остановимся на ближайшие пару дней.

***
По приезде – чай, беседа, которая кончается у нас далеко заполночь. А утром направляемся пешком к самому, быть может, легендарному здесь месту – Камню или Скале Шаманки. Это оконечность мыса Бурхан с двуострой голой скалой, вырастающей прямо из бурлящих вод Байкала.
С высокого скалистого берега к ней, обрываясь с двух сторон в крутые, уходящие в воду склоны, ведет каменная тропа. Ступая по ней, видишь под ногами выкрученные и надломленные ленты породы, выдавленной когда-то чудовищной силой из недр. Спустившись, попадаешь к самому подножию Камня. Вокруг, среди валунов и осыпей кипит неправдоподобно прозрачная ледяная вода. Вверх уходят валуны, которые прокалывают, возносясь к небу почти отвесные стены.
Скала пронизана сквозными пещерными ходами, попасть в которые нелегко. Во-первых, входы в них настолько незаметны, что до сих пор все они и неизвестны. Во-вторых, чтобы добраться до некоторых из них, надо быть хоть чуть-чуть скалолазом и уметь, прижавшись всем телом к древней стене, медленно и неуклонно ползти по ней вверх, над громадными каменными осколками, выступающими из бушующей под тобой воды.
По верованиям шаманизма в пещере обитает дух владыки Ольхона и сердце Байкала – Бурхан (монгольская форма имени Будды). Признаки древнего святилища здесь налицо: искусственно насыпанные древние площадки, алтарь. Об изначальном его предназначении ныне, к сожалению, неизвестно почти ничего. Но доподлинно известно, что в XVIII – XIX веках в скале находился «Алтарь Будды», к которому съезжались ламы для совершения богослужений перед святыней. А некоторые местные жители до сих пор верят, что в пещере Бурхана сокрыта могила царя «Великих монголов» – Чингисхана.
Пару лет назад на острове было несколько буддийских обителей – манхо, где жили монахи. Однако, все они ушли из жизни, не оставив учеников, которые наследовали бы им этих местах.
Как удалось выяснить у местных историков и археологов, сравнительно недавно перед Камнем было шаманское святилище. Вплоть до первых лет советской власти женщинам спускаться к скале было запрещено. Посему, можно лишь предположить, что обряды здесь носили, кроме всего прочего, и сакральный характер: ведь, известно, что присутствовать, например, при камлании шаманов, как правило, дозволено практически всем.
О том же, с какой глубокой древности это место притягивало людей и особо отмечалось ими, могут свидетельствовать до сих пор сохранившиеся в углублениях скал палеолитические рисунки, сделанные жесткой красной и белой охрой и процарапанные кое-где пиктограммы, которые мне удалось увидеть и самому.
Да и вообще, Ольхон – единственный остров Байкала, где с древнейших времен люди жили постоянно. Культурно-исторические памятники на нем разбросаны по своим датировкам от каменного века до начала 20-го. Это и скопления в отдельных местах так называемых сколов – следов обработки каменных орудий и оружия, и древние каменные монгольские постройки, самая примечательная из которых – стена на мысе Шэбэтей длиной около 250 метров. И место ужасных жертвоприношений – мыс Хобой, где до сих пор цел (хотя и надломлен землетрясениями) гигантский выдолбленный в скалах над Байкалом желоб, по которому когда-то стекала в воды священного озера жертвенная кровь.
Древнейшие из доподлинно известных обитателей острова – таинственные курыкане, расцвет культуры которых приходился на VI-XI века н.э. использовали стены, подобные шэбэтейской для обороны от кочевников. Это была достаточно высокая, изолированная от своих современников культура, следы которой считаются утерянными. То ли погибла она под набегами многочисленных кочевников, то ли – как об этом свидетельствует одна из местных легенд – исчезла в одночасье, вернувшись к тем звездам, откуда пришли ее основатели.

***
Русские появились здесь впервые в середине XVII века. В 1643 году полусотничий Курбат Иванов с 75 казаками впервые вышел к Байкалу и переправился на Ольхон. Приблизительно тем временем датируется немало монет, которые находят на острове почти у самой поверхности земли. Чаще всего, конечно, у дацанов, где, как я уже говорил, принято было их оставлять.
Наш славный джипер Валера, кроме всего прочего и археолог-любитель. Нет, разумеется без «черных» раскопок с поисками золота и брильянтов. Зато с неизменно уложенным в автомобиле миноискателем, при помощи которого он собирает коллекцию монет самых разных времен – от древних позеленевших от времени монгольских «квадратиков» и екатерининских пятаков до тех, которые попали в разряд раритетов совсем недавно – в шестидесятые-девяностые годы ХХ века.
Два-три раза мне удалось «поассистировать» ему с саперной лопаткой. И, в результате, почувствовать странную прелесть этого хобби: медные монетки, старые пуговицы на месте лагерных бараков будят память о тех, кто замерзал и выживал здесь в имперские и послереволюционные сталинские времена. Завернутая в истлевшую тряпицу прядка детских волос, хранимая, видно, кем-то, как единственная память о жизни в далеком доме или спрятанное под прогнившей половицей чье-то дешевое колечко рассказывают нашему чувству иногда больше, чем умные академические труды…

***
В начале советского периода большевики использовали остров для своих нужд в меру собственных представлений – на нем были оборудованы лагеря для «врагов народа». К сожалению не успел я застать на Ольхоне некоего могучего старика-лагерника, скончавшегося восьмидесяти двух лет от роду совсем недавно. После реабилитации, не имея никого из родных, он остался на острове и удивлял местных жителей недюжинной силой, таская на плечах помногу километров семидесятикилограммовые мешки с мукой, отказываясь при этом от предложений подвезти его до старого барака, служившего ему жилищем. Говорят, старик этот знал о былой лагерной жизни практически все и обладал ясной памятью до самой смерти.
… Заключенные ольхонских лагерей занимались в основном ловлей знаменитого омуля, который не возбранялось даже есть зимой на льду. Однако, за одну единственную, принесенную в барак рыбку, грозили столь суровые наказания, что подобного просто не случалось. Никаких колючих проволок и высоких напряжений здесь, конечно, не требовалось. Чтобы удержать на месте страдальцев было достаточно того, что вокруг – Байкал, в ледяной воде которого даже в летний зной можно проплыть от силы пару минут. А за озером на многие и многие километры почти непроходимая тайга с зимними морозами до 55-60 градусов и летними таежными «прелестями» – мошкой, гнусом, комарьем, ядовитыми змеями, волчьем и медведями.

***
Едем по вздыбленной корнями таежной дороге. Даже не по дороге, а просто скачем на «джипе» по череде тех мест, на которых не растут деревья и не сплетается густой кустарник. Едем, чтобы посетить старый таежный дацан, каких мало уже осталось в этих местах. Сквозь черные стволы справа мелькнула яркая белая полоса. Я спрашиваю, не показалось ли? Наш проводник, он же – хозяин дома, где мы остановились, смеется: «Нет, не показалось. Это ледник». А стоит июль, сверху жарит солнце и за раскрытыми окнами джипа 36*С (о самом салоне и не говорю).
Все выше и выше, и, наконец, «дорога» упирается в сплошную стену леса. Дальше пути нет. Еще немного пешком по спускающимся с сопок трещинам, на дне которых бегут ледяные ручьи. И вот он, дацан – небольшой, аккуратно сделанный, почерневший от времени домик, напоминающий чем-то миниатюрную сторожку. Вокруг на ветках деревьев полагающиеся лоскутки материи, сплетенные из бечевок шнурки. Внутри несколько свернутых листков бумаги с текстами, написанными на одном из тибетских языков. Земля усыпана почерневшими и позеленевшими монетками, среди которых видны насколько стеклянных пуговиц. Вокруг, после байкальского побережья, стоит непривычная, глушащая тишина.
Долго сидим у дацана. Потом ходим по тайге вокруг, то спускаясь в глубокие ложбины, то взбираясь на крутые склоны. Тайга на Ольхоне совсем не похожа на наши леса средней полосы. Здесь нет вековых великанов, подпирающих облака. Живой лес быстро хоронит своих погибших, а суровый климат терпит только плотно сплетенную чащу. Зато под ногами такое буйство зелени, какого нигде больше не увидишь. Ведь, лето коротко. И, если лед иной раз сходит только в мае, а в начале сентября уже заморозки, то на все про все остается всего три месяца. Поэтому и стремительно всходит, и зацветает, и созревает здесь все одновременно. Во всяком случае, можно собирать землянику, рассыпанную тут в фантастическом изобилии, и, одновременно, захватить из лесу букетик чудесных ландышей.

***
По тайге, минуя полоску самой настоящей степи возвращаемся назад, к Байкалу, где нас ждет изрядная порция только что закопченного омуля. Его даже привыкший к воздержанию может не замечая есть буквально часами, останавливаясь только для того, чтобы насладиться каким-то необычно вязким и ароматным отваром из здешних трав, ягод и кореньев.
И вообще, в этих прибайкальских краях меня поразило то, что местные жители, независимо от этнической принадлежности питаются самой что ни на есть простой, буквально только что выращенной пищей. Очень много зелени, соленья из лесных даров – грибов, черемши, каких-то неизвестных мне сочных корешков, огурцов, зеленых томатов. Почти в каждом сельском доме есть бочка-две соленого омуля. Летом – молоко и простокваша, вареный в «мундире» картофель, сыр, ягода, местные же скороспелые фрукты. Магазины, заваленные импортными продуктами обслуживают в основном приезжих. А кафе на улице отличается от кафе на каком-либо местном предприятии тем, что в одном можно позавтракать за 100-150 рублей, а в другом – гораздо вкуснее и «натуральнее» - за 20.
Быть может эта особенность, да еще восхитительная вода причиной тому, что почти все – и малыши, и семидесятилетние прибайкальские старцы поражают своими белоснежными зубами. Кстати, о воде: мне не поверили, что из простого водопроводного крана в Прибайкалье течет «перье». Обязательно привезу несколько бутылок этой воды, раздам в Москве, пошлю во Францию. Посмотрим, кому тут «не может быть – это только кажется»…

***
… Два дня пролетели, как один час. Я не успел, не насытился этим волшебным местом… Да и, возможно ли это вообще?
… Перед отъездом сидели на разогретых лиственничных бревнах с хозяином. Курили и, как принято здесь, неспешно и негромко разговаривали в последний раз. Иногда надолго замолкали. И это, отчего-то, никак не прерывало нашей покойной беседы. И двух дней хватило нам, чтобы научиться понимать друг друга без слов…
Но, пора прощаться. Наш хозяин и проводник, перед тем, как встать, откинулся немного назад и ровно, как говорят только в Сибири, пробасил:
-- Ты, вот что… Ты приезжай, Михайло. Еще приезжай.
… Везу с Ольхона пару горстей неповторимых байкальских камушков. Большинство из них – белый отшлифованный водой мрамор, из которого тут нередко и необъятные галечные пляжи, и целые скалы. Байкальский мрамор так же чист и светел, как итальянский…
И еще везу две самодельные пуговицы, подобранные на месте истлевшего лагерного барака.

Михаил Ситников
Ольхон – Иркутск
июль, 2001